| |||
|
| Мои впечатления 2003-16 |
|
ЦЫГАНСКИЙ БОРЩ*, или Проверка читателей на вшивость
Все цитаты – по памяти, кроме немногих обозначенных. Прошу прощения у товарищей-филологов. М. Гаспаров. Воспоминания о Сергее Боброве А я думал, вы – нарочно. Там же Вот сволочи, я по десяти городам кончал этим свои воспоминания – и хоть бы одна душа заметила. Там же Мне только сейчас попали в руки «Записи и выписки» М. Гаспарова. Редкий обозреватель не откликнулся на эту вещь – писали все, начиная с Бориса Парамонова и кончая Владимиром Емельяновым (вроде бы, действительно, его рецензия последняя по времени): «Как же, мы тоже, мол, интеллигенция, и любим читать умные книжки!». Большинство рецензентов восприняли эту книгу буквально как собрание филологических анекдотов и цитат (для вторичного использования), или как нечто подобное сборнику мудрых мыслей на каждый день. Отсюда и претензии к Гаспарову: зачем, дескать, он разбил словарик на четыре части, да и слова у него не всегда идут по алфавиту (типа Аборт раньше Аарона). Но это именно художественное произведение со своим сюжетом и композицией** – помесь листьев Розанова, снов Ремизова и словаря Бирса. И разделение словника сделано для того, чтобы неоднократно возвращаться к важным для автора темам***: диалогизму, интерпретациям, интеллигентности и т.п. Подобную прозу детально разобрал Шкловский в книге «Розанов» - поэтому нет необходимости в повторном анализе. Проза Гаспарова, как и Розанова, явно провокативного свойства. Рецензий было больше двадцати, но вроде бы нигде об этом не говорилось – придется на этом тезисе остановиться поподробнее. Рассмотрим такой пример: в «Записях и выписках» Кириллов из «Бесов» везде пишется с одной «л». Это не опечатка – КириЛов встречается четыре раза, причем два из них в словнике (с. 138, 249). И это не ошибка памяти автора – он пишет, что специально «перечитал главы о нем». Плюс ко всему в первом случае – после проверки - Кириллов, оказывается, не заикается, а во втором уже говорится о «барочном заикании». Что же это? Во-первых – это обыкновенная проверка на вшивость своих читателей, т.е. так называемой интеллигенции, о непростом отношении к которой Гаспаров говорит много, а себя предпочитает называть «работником умственного труда»: обнаружат ли они его игры с цитатами? Кстати, он пишет, что одну ошибку, из которой им сделаны, естественно, неправильные выводы, не замечали 25 лет (с. 316). Во-вторых – обыкновенная достоевщина. Не знаю, как у других, но у меня сложилось такое впечатление, что в авторе есть что-то кирилловское – отношение к Богу и т.п. Не отсюда ли желание приписать именно Кириллову заикание? Заикается же, после стычки с Федькой, в разговоре с Кирилловым Петр Степанович Верховенский – тоже еще тот провокатор. Кстати, это у него, видимо, наследственное: заикается в минуты волнения и Степан Трофимович. Между прочим, другой персонаж Достоевского – Лебедев из «Идиота» - из самоумаления, которое наличествует и у автора, называл себя Тимофеем Лукьяновичем вместо Лукьяна Тимофеевича. Может, поэтому одно «л»? И относительно самих цитат – тут тоже присутствует элемент провокативности и подражание вольному цитированию Вас. Вас. Розанова. Думается, автор хотел не просто обратить внимание на некоторые цитаты, а подвигнуть «интеллигенцию» на обращение к первоисточникам. Поэтому отнюдь не следует цитатникам бездумно повторять что-то за Гаспаровым – можно и обжечься. Приведу навскидку несколько ошибок (причем в цитатах, которые на слуху у любого более-менее подкованного читателя): Из Лескова (с. 367): «Был на испытании у умственности» – на самом деле «в умственности»; или из Марка Аврелия (с. 367): «Размышления» начинаются совсем не так, как пишет Гаспаров - «от отца во мне…», а так – «От деда моего…». И если в первом случае еще можно было бы говорить об опечатке****, то во втором – античник не мог так проколоться. Объяснение к слову «Никакой» (с. 378): в нем роман Боборыкина назван «На перевале» - на самом деле это «Перевал» (подробнее у В. Виноградова в «Истории слов»). Тут явно не опечатка. На той же странице с ошибкой цитируются в записи Цветаевой стихи «из облаянного ею Адамовича» – надо «Обрывается линия». Допустим, читатель не помнит этих строчек, но уж слово «облаянный» вызовет нужную Гаспарову реакцию. Пародия К. Пруткова (с. 394) «Он останется за гробом тот же гордый и немой» в действительности называется «Путник» и дословно звучит так «Он пребудет и за гробом». Это, видимо, из области конспективных переводов Гаспаровым Боратынского и Лермонтова. А вот тесты на внимательность: Пример якобы палиндрома (с. 160): «Надо логики: голоден» – в действительности «Не до логики»; «Ефа мера емкости, вмещающая 432 яйца. «И там сидела одна женщина посреди ефы», Зах. 5, 7» (с. 240). Кто-нибудь может себе представить, что в такой объем поместится человек? На самом деле – ГОМОР (десятая часть ефы) содержит в себе 432 яичных скорлупы, т.е. ефа, соответственно, 4320 («И меряли гомором», Исх. 16, 16). Думается, даже этих примеров достаточно, чтобы убедиться в намеренности приема – «по-видимому, это методика». Ну, и напоследок приведу особо понравившуюся мне цитату к слову «Сократ». «Господи, прости их, они ведают, что творят» – это ведь вариация Сократа, «кто грамотней: тот, кто делает ошибки нечаянно или нарочно?» Виктор АЛЁКИН * Гаспаров пишет, что первый выпуск сб. «Пастернаковских чтений» велели назвать цитатой (с. 131). Я для этой рецензии выбрал такие: «словарь, которым можно сказать любые собственные мысли» (с. 415); «то ли глубокая игра, то ли такая же обмолвка» (с. 342); «Ну скажите, зачем интеллигентному человеку образованность?» (с. 59). ** О специальном подборе цитат, а не просто произвольном наборе карточек говорят следующие слова А. Осповата – «Побольше цитируйте Щедрина» (с. 350) *** От этого возвращения к определенным темам при чтении постоянное чувство дежа-вю; впрочем, есть и буквальные повторения – например, о Высоцком (с. 160, 400) **** Есть и непредумышленные опечатки - конечно, красиво приводить цитаты на иностранных языках, но перед тем как попасть к читателю, они набираются такими же детьми не джентльменов, т.е. до нас доходит нечто подобное результату игры в испорченный телефон. Перечитал цитатник Гаспарова уже не догадываясь о смысле какого-нибудь латинского выражения по последующей «словарной статье», а со словарем иноязычных слов и выражений. Самое мое большое достижение: нашел опечатку у латиниста в латинском (!) эпиграфе (с. 336) – у Теренция «jam». И еще, об эпиграфах – странно, что Экклесиаст у Гаспарова тоже на латинском (кстати, в моей Библии он, между прочим, начинается на с. 666 – вот тема для интерпретаторов и мифологистов). «Gnoth: sauton» (с. 349) – это с греческого, в котором Гаспаров, как он сам пишет, не очень силен. Надо «seauton». Так что всё-таки правы те, кто сказал Аверинцеву: «Греческие цитаты без переводов – это недемократично по отношению к читателю» - в переводе не было бы ляпа. Впрочем, и в этом нельзя быть уверенным - у Гаспарова: «Изувер букв. «фанатик», все чаще употребляется в значении «изверг»: «в Ростове судят изувера..» (АиФ, 92, 19). Так же у Цветаевой «Изувера белому делу…» (с. 243). Вроде бы на русском языке написано, но Гаспарову слышится одно, а мне совсем другое – «изуверившемуся» в белом деле (Генеральский сын, / Перейду — но сед. / Потому один, / Что второго нет / — Изувера белому делу — / Офицера — в Армии целой!). |
| Мои впечатления 2003-17 |
|
"ДА, ТЫ БРАТ, ТОЛСТО ЗНАЕШЬ"
Ефим Курганов. Достоевский и Талмуд, или Штрихи к портрету Ивана Карамазова – СПб.: Издательство журнала «Звезда», 2002 – 144 с. 1000 экз. Насколько я понял эту книжечку, не будучи знаком с Талмудом, основная ее мысль такова: нехристианская этика (и гуманистическая, и буржуазная, и любая другая) – по своей сути талмудическая, а образ Ивана Карамазова – «самый талмудический образец в русской литературе» (с. 25). А так как Достоевский вложил в этот персонаж много личного, то и сам Федор Михайлович еще тот талмудист («Достоевский в своем талмудизме» – с.82). Я отнюдь не против допущений автора, что Достоевский каким-то образом был ознакомлен с Талмудом (или его изложением) – после писем Ковнера и ответа ему в «Дневнике писателя» это не выглядит большой натяжкой. Но, между прочим, сам Курганов так и не определился: читал Достоевский его все-таки или нет. «Читал или нет Достоевский Талмуд, сказалось или нет это чтение, ЕСЛИ ОНО БЫЛО, но поведение Ивана Карамазова прежде всего соотносимо именно с талмудической, а никак не христианской парадигмой» (с. 54); «К тому же Достоевский И НЕ ЧИТАЛ ВЕСЬ ТАЛМУД. Это совершенно очевидно. И даже не пробую утверждать, что Достоевский был внимательным читателем Талмуда» (с. 83); «В итоге он, полагаю, ознакомился (может быть, даже И НЕ ОДИН РАЗ) со всеми частями сборника Мировоззрение талмудистов» (с. 90). Я также не очень задет его высказываниями против христианизации «Братьев Карамазовых» – мне и самому не очень нравится, когда из Достоевского делают только православного писателя. Но я против кургановских методов доказательства этих положений, когда используются подтасовки – другого слова просто не нахожу: не могу же я сказать, что доцент русской литературы плохо знаком с текстами Достоевского. Анализировать всего Курганова не буду, но чтобы не быть голословным, остановлюсь всего на одной, но зато обширной цитате: «Вот, например, еще одна запись, которая была сделана Достоевским в 1881 г., уже после окончания Братьев Карамазовых, - она показывает, что писатель постоянно продолжал обдумывать нереалистичность, неисполнимость христианской этики: Все Христовы идеи оспоримы человеческим умом и кажутся невозможными к исполнению. Подставлять ланиту, возлюбить более себя. Помилуйте, да для чего это?» (с. 62-63). Увы, но приведенные слова, как часто бывает в записях Достоевского, принадлежат его антагонисту, с которым он спорит – понять это можно просто продолжив цитату: «Я здесь на миг, бессмертия нет, буду жить в мою < - - - >. Нерасчетливо (английский министр).» (27, 56), а сам писатель как раз считал Христову этику именно реалистичной и по ней старался равняться – «Нравственный образец и идеал есть у меня, дан, Христос» (цитата С ТОЙ ЖЕ страницы). Кстати, о христианской этике, нереалистичность которой в книге доказывается в основном на невозможности воплотить в жизнь формулу «Возлюби ближнего, как самого себя», - все претензии автору следовало бы предъявлять не Сыну, но Отцу, ибо именно Господь, задолго до Христа, сказал Моисею (наверное, это должно входить и в Талмуд): «люби ближнего твоего, как самого себя» (Левит, 19: 18). Но возвратимся к текстам самого Ефима Курганова: «Между прочим, по талмудической логике особого противоречия между идеями Ивана нет. НЕ ВАЖНО, что он не может воплотить провозглашенный этический принцип, важно что он его постоянно обдумывает» (с. 72). Тогда, вообще, какие претензии к «нереалистичности, неисполнимости христианской этики»? Конечно, не всегда Курганов идет на явный подлог, как в рассмотренной нами выше цитате, - иногда он просто приписывает Ивану слова, которые принадлежат другим персонажам, ИНТЕРПРЕТИРУЮЩИМ его речи: так первое из трех высказываний Ивана Карамазова, приведенных на с. 76-77, передано Петром Александровичем, причем этот «анекдот» несколько иначе трактует сам Иван – «Нет добродетели, если нет бессмертия» (14, 65); а второе – уже Смердяковым (причем, с «исправлениями» текста Достоевского, которые встречаются у автора данной книги несколько раз). Кстати, и сам автор очень любит толковать чужие речи – он, например, точно знает, о чем разговаривали Достоевский с Вл. Соловьевым: «Я лично думаю, что они говорили и об антихристианстве. Тут и должен был всплыть Талмуд» (с. 95); «Но есть ли все-таки реальные основания для вывода, что Достоевский с Вл. Соловьевым беседовали о Талмуде? Полагаю, что есть» (с. 101); «не исключено, что талмудичны они во многом из-за тех бесед – о Талмуде и не только о нем, которые вели Достоевский с Вл. Соловьевым» (с. 107). Почти вся книга строится на подобных бездоказательных, но от этого не менее безапелляционных высказываниях автора. А его привязки любых житейских ситуаций к притчам из Талмуда – это что метод доказательств? К примеру, случай с пьяным мужичонкой, спасенным Иваном, он рассматривает именно в таком свете. Но, во-первых, в приведенной им пословице (с. 103) несколько иная ситуация, во-вторых, она из статьи, написанной после смерти Достоевского, и в-третьих, в Талмуде – «энциклопедии» еврейской жизни – описано почти всё, включая столь любимую Розановым нумизматику, т. е. повод для сравнения всегда найдется. (По той же методе я могу привязать «Братьев Карамазовых», например, к «Книге перемен – Ицзин» - и что?) И между прочим, о какой «загадочности этого эпизода» (с. 103), требующей обращения а статье Вл. Соловьева о Талмуде, может идти речь, если объяснение дано самим Иваном Карамазовым в тексте романа: «Если бы не было взято так твердо решение мое на завтра, подумал он вдруг с наслаждением, - то не остановился бы я на целый час пристраивать мужичонку, а прошел бы мимо его и только плюнул бы на то, что он замерзнет…» (15, 69). Мне кажется, автор вообще не понимает Достоевского, если говорит об антихристианской направленности поэмы «Великий инквизитор» (с. 110) – это выпад против католицизма, и не более того. Список претензий к автору книги можно множить и множить, но книга явно не стоит подробного разбора. Но не всё так уж и плохо. Есть и плюсы. Например, относительная краткость этой книги (причем, почти половину ее занимают размышления о Талмуде) – т. е. Достоевский от изысканий доцента Ефима Курганова пострадал по минимуму. «много, брат, ума, Ваня, тоже не ладно» С.В.Белов. Петербург Достоевского: Научное издание – СПб.: Алетейя, 2002 – 372 с. (Петербургская серия) 3000 экз. Больше всего мне в этой книге академика Академии Гуманитарных Наук (?!) С.В.Белова понравился подзаголовок «научное издание», при том, что координаты цитат из Достоевского в ней не указываются. (Так и тянет на своей очередной самопальной брошюрке поставить «сугубо ненаучное издание»). Увы, но научностью и не пахнет: спотыкаешься уже на эпиграфе из Достоевского, открывающем книгу – он сокращен так, что получается, что человеку «достается» (в смысле, он получает удары судьбы), а на самом деле, если прочитать всю фразу целиком, то ему достается человеческое сознание. В первой же приведенной цитате (из «Петербургских сновидений в стихах и прозе») вместо «усталых лошадей» напечатано «уставших» (с. 8). Вот еще несколько примеров из этого «научного издания» (вернее, только из первой главки – на большее не хватило сил): вместо «тоже» напечатано «даже» (с. 13); вместо «и от света» – «и света» (с. 14); вместо «со всем Петербургом» – «с Петербургом» (с. 14); на с. 16 в цитате из «Подростка» пропущено слово «необычайный»; вместо «за застойкой» – «за стойкой» (с. 20); вместо «залетавших» – «залетевших» (с. 27); вместо «раскрывавшейся» – «раскрывшейся» (с. 31). И если такое отношение к текстам Достоевского, то о какой, интересно, научности может идти речь? Стиль в первой главке тот же, что и в предыдущих книгах Белова, т. е. склеивание из кусочков старых статей и огромных цитат из Достоевского, причем иногда повторяющихся (с. 16, 29), чего-то «нового». Вторая главка, которую я просто проглядел, более напоминает Громову и Лобаса. При попытках же для склейки цитат вставить что-то свое, получаем такие перлы: «20 ноября 1855 года Достоевского произвели в унтер-офицеры. ЭТО ТАК ОКРЫЛИЛО ПИСАТЕЛЯ, ЧТО ОН РЕШИЛ ЖЕНИТЬСЯ на вдове чиновника А.И.Исаева Марии Дмитриевне Исаевой» (с. 111). Ну, теперь хоть будем знать причину его женитьбы. Третья главка посвящена топографии романов Достоевского. Тут я пас – в Питере не был, карта Петербурга того времени в книге не приведена. Четвертая и пятая главки – о «Преступлении и наказании», причем, то, что есть в одной, часто повторяется в другой, иногда целыми абзацами. «Все это было, было, было…». Последняя же главка – это «Пешеходная экскурсия по Петербургу Достоевского». Если это и есть наука, то что же тогда не наука? Методы работы с текстами Достоевского у С.Белова тоже не очень-то научны. Главное для него высказать какое либо утверждение, не утруждая себя поиском доказательств, а потом пусть попробуют не поверить академику. Приведу обширную цитату: «Мрачная Гороховая улица всегда связывается Достоевским с преступлением. 22 декабря 1849 года в конце Гороховой, на Семеновском плацу, он был приговорен к расстрелу, и отныне эта улица ассоциируется у него со смертью. На Гороховой зарезал Рогожин Настасью Филипповну, на Гороховой герой «Бесов» Николай Ставрогин растлил малолетнюю Матрешу, и она здесь повесилась.» (с. 25). Гороховая улица встречается и до 22 декабря 1849 года: есть она и в «Петербургской летописи», и в «Бедных людях» (причем, неоднократно) – там это просто богатая улица с магазинами и мастерскими, и в «Честном воре». Упоминается она и в послекаторжный период, и тоже часто безо всякой связи со смертью: есть она и в «Униженных и оскорбленных», и в «Крокодиле», и в «Дневнике писателя» за 1877 год, где Достоевский явно ее связывает с Гороховой у Гоголя (правда, немного путает – в Гороховой живет не бочар, а цирюльник, который хочет по всему свету распространить магометанство). |
| Мои впечатления 2003-18 |
|
«Небрежность-повтор это автора или специальный прием-метод»
Николай Наседкин. Самоубийство Достоевского. Тема суицида в жизни и творчестве писателя – М.: Алгоритм, 2002 – 448 с. 3000 экз. Если говорить о послевкусии, то книга напомнила мне один старый анекдот о том, что «если доктор сказал, что в морг – то значит в морг, и не капризничайте, больной!». Это я к тому, что у Наседкина постоянно встречаются подобные фразы: «А то мы, читатели Достоевского, не знаем от чего и как может умереть и умирает человек на чердаке, устав от голода, лишений и ударов судьбы…» (с. 416); «Да что там «умер с тоски», мы-то уже знаем – самоубился бы!» (с. 430). И еще постоянно натыкаешься на словечко «капитально», выделенное автором курсивом. Я действительно хотел что-то новое написать об этой книге – не зря же читал, мучился, но ничего не получилось. Претензии к книге почти те же, что и по прочтении главы из нее в интернете – вот и решил выбрать столь любимую Розановым форму комментария к старому тексту, плюс небольшое дополнение. Я столько перечитал биографий Достоевского, что ничего хорошего от них уже не жду – поэтому никак не мог взяться за опус Николая Наседкина «Самоубийство Достоевского», вернее, за ту его часть, которая относится к семипалатинскому периоду (положение обязывает!). Сразу же скажу, что я был не прав, откладывая это дело в долгий ящик, – как говорится в «Гордости и предубеждении» Д.Остен: «Глупость кузена вполне оправдала его надежды», и я, как и мистер Беннет, от всей души развлекался. Стиль Н.Н. – это нечто! Наверное, он родился от зависти автора к неологизму лекаря, придумавшего в «Свидетельстве» о состоянии здоровья Достоевского словечко «частовременно», а, может, просто в тот момент у него на столе лежал словарь синонимов – кто знает? Но что Джойс, с его словами-чемоданами, может отдыхать – это точно. (Вполне возможно, что повлияло и словосочетание Белинского «ПЕРВЫЙ ДЕБЮТ», обратившее на себя пристальное внимание автора?) Приведу некоторые перлы (простейшие - вроде «жил-обитал», «писать-творить» или «прапорщик-писатель» – опускаю): «уроки-занятия шагистикой-муштрой», «сойтись-сдружиться барону-прокурору с солдатом-преступником», «мысли-чувства-переживания» (!), «холопы-верноподданные воистину апеллируют-взывают», «прошение-автобиографию петрашевско-каторжно-ссыльных» (!), «мог-способен был писать-сочинять», «можно-разрешено публиковаться-печататься», «решил-намеревался ее доработать-отредактировать», «пространно-подробно и доверительно-откровенно» и т.п. (Между прочим, я так и не понял системы, по которой одни слова пишутся через дефис, а другие через «и»). Да, кстати, когда я печатал эти строки, мне почему-то вспомнилась старая китайская притча о человеке, которому подарили белый шелк, а он заплакал – ведь его можно окрасить и в синий, и в красный цвет. Может я не прав относительно словаря, и автор просто очень нерешительный человек? Если говорить о заявленной автором теме, то мне она показалась нераскрытой; с биографической же точки зрения всё ровно – сообщаются уже давно известные факты. (Да и трудно сейчас, после выхода Летописи в 3 томах, ошибиться в фактах. Относительно темы: «мой» Достоевский обладает кошачьей живучестью и не пытается при каждом ударе судьбы наложить на себя руки - в отличие от Достоевского «Наседкина». Я не говорю, что автор не прав – просто нельзя выдавать взгляд с одной стороны за истину. К тому же мысли Достоевского о смерти, вернее, о том, что он скоро умрет, не обязательно нужно соотносить с самоубийством. То же самое относительно просто смертей. Интересно, что автором не упомянута работа Ирины Паперно «Самоубийство, как культурный институт», многие страницы, которой посвящены как раз отражению данной темы у Достоевского). И придраться почти не к чему – разве что к такой фразе: «в последних строках «мордасовской летописи» сообщается, что хотя и минуло немало времени после описываемых событий, Зинаида замуж ТАК и не вышла...». Ну, во-первых, на самом деле там сказано: «Зина ЕЩЕ ДО СИХ ПОР не замужем», а это, как говорят в Одессе, две большие разницы; во-вторых, в действительно последних строках Зинаида – генерал-губернаторша. Я не говорю, что Н.Наседкин не помнит почти «онегинской» концовки «Дядюшкина сна» – скорее, он подтасовывает карты в угоду своей концепции! (Тут автор поправился. Еще о семипалатинском периоде: очень не понравилась трактовка Васи в «Дядюшкином сне», как выразителя дум Достоевского – мне очевидно, что в этом персонаже писатель изобразил своего соперника «учителишку» Вергунова; назвать князя К. за попытку броситься «в смертельный омут жениховства», самоубийцей – это выглядит как-то странновато; также показалась неудачной привязка тезиса автора о том, что Достоевский так и не написал о солдатчине, к цитате «Описали ли Вы в Ваших романах НАШУ семипалатинскую жизнь?» - тут речь безусловно идет о личной жизни Достоевского и Врангеля в этот период. Можно было бы привести еще ряд претензий, но они примерно такого же плана, т.е. касаются интерпретаций, а не ошибок. Есть, конечно, и фактические ошибки: «Сразу придется поправить: первая жена была моложе Федора Михайловича все же на целых СЕМЬ ЛЕТ (родилась в 1828 году)» (с. 212) – действительно, в «Хронике рода Достоевского» Волоцкого, изданной в 1933 году, указана эта дата, но в Брачном обыске им соответственно 29 и 34; в двухтомнике воспоминаний год рождения уже 1825, а у Н.Левченко и С.Белова приведена точная дата – 11 сентября 1824 года.) И еще нельзя не обратить внимания на попытку опровержения «равнодушия» Достоевского к природе с приведением не очень удачной цитаты из «Мертвого дома» - автор не замечает очевидного: птица в ней – «какая-нибудь», цветочек – просто «бедный, чахлый». Не зря же Н.Наседкин считает, что любовь к природе заключается в различении в бору «ели, сосны да ветлы», а приведенная в воспоминаниях З.А.Сытиной волкомерия вызывает следующее примечание Н.Н. – «уж Бог знает, что за растение!». Здесь он просто наследник по прямой Достоевского, с пародией на стиль Тургенева в «Бесах»: «Тут непременно растет дрок или какая-нибудь такая трава, о которой надобно справляться в ботанике». А мы ищем преемников. Не там искали! (Кстати, и «волкомерию» Наседкин, видимо, не там искал: достаточно набрать в интернете слово «волкамерия», или посмотреть в словаре иностранных слов «волькамерия», как станет ясно, что это всего лишь декоративное растение сем. вербеновых с душистыми цветками! Странно, что автор не разложил «волкомерию» на две части, как сделал это со словом «контроверза» (с. 404), и не перешел к истории с мужиком Мареем – а то у нас есть любители выводить русских из этрусков. Между прочим, и «контроверзу» можно было просто посмотреть в словаре иностранных слов и увидеть, что оно происходит от французского слова спор, а не от южнорусского «верзить»!) Какими-то притянутыми показались некоторые параллели с датами и фамилиями: «Что же касается двух свадеб-женитьб Достоевского, то здесь совпадения просто пугающе поразительны.» (с. 172). Для получения такого «совпадения» автору приходится добавить ДЕВЯТЬ дней. Чуть дальше речь уже пойдет о ДЕСЯТИ днях, добавленных к другой дате. Короче, как говорила Агафья Тихоновна в «Женитьбе» Гоголя – «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича» - тогда бы всё сошлось. «А вот его предложения Сусловой и Сниткиной (у обеих фамилии на «С»!) – это более чем серьезно.» (с. 213). А если еще учесть, что и имена с одной буквы «А», то… Как раз очень несерьезно всё это! И кстати о Сусловой. Если крушение журнала «Время» – наказание небес за «эту связь, эту преступную с точки зрения морали и строгих моралистов любовь-страсть» (с. 181), то интересно было бы узнать, за что пострадала «Эпоха»? Не совсем понял следующую фразу Наседкина: «стало известно, что Дарья Павловна, сестра Шатова, БЕРЕМЕННА (однако ж, что от Ставрогина – известно не всем)» (с. 318) – я точно не помню, но, кажется, Петруша Верховенский не упоминал о беременности, а только «чужие грехи»; и к тому же, как говорил Хроникер: «Насчет же сплетен о Дарье Павловне, то всё это вздор, всё это натяжки мерзавца Липутина» (10, 99), да и сам Шатов сказал, что не верит этому: «Сестра мне с самого начала сказала…» (10, 191). И со следующей фразой тоже непонятки: «Еще когда Дуня жила-находилась в его имении, он готов был по первому же ее слову УБИТЬ жену (ЧТО, ВПРОЧЕМ, ОН И СДЕЛАЛ позже без всякого соизволения)» (с. 223). Лично я считаю, что со смертью жены Свидригайлова дело, конечно, темное, но вряд ли он убийца – судя по тексту романа «медицинское следствие обнаружило апоплексию, происшедшую от купания сейчас после плотного обеда» (6, 215). Тут от апоплексии можно было бы перескочить к темной истории смерти отца Достоевского и т. д. Странно, что автор упустил такую возможность, хотя в других случаях параллели еще более натянуты. Вот еще одна странноватая фразочка: «А если еще вспомнить-добавить, что оба они ТРЕЗВЕННИКИ» (с. 309). Речь идет о Свидригайлове и Ставрогине, но первый, кажется, говорил, что хоть он в пьяном виде и нехорош, но ничего другого ему не остается; а второй пусть и пил не очень много, но обвенчался на Марье Лебядкиной из-за пари на вино после пьяного обеда. И напоследок, как всегда, опечатки. Весь список оглашать не буду, но пару приведу (в этот раз я не проверял цитаты – читал как простой читатель): первая в духе «Идиота» – «первой женой Павла Федоровича Карамазова» (с. 415); «Крепкий шелковый шнурок» (с. 305) – на самом деле «снурок» (и, кстати, повесился Ставрогин не на чердаке, а в светелке). |
| Петербург Достоевского |
| Напишите мне |
